Ну, чёрт знает, возможно ли кому здесь почитать с должным пониманием темы то, что выложу ниже. Тексты эти сделаны явно не для забавы и не для ничегонеделания...
Интересно было бы предоставить жителям своего города какие-то фрагменты, многажды уже публиковавшиеся и в буклетах компакт-дисков, и в журналах, и в рамках книги.
Ну, пускай будет несколько. Сначала, естественно, про баб и про любовь, потом ещё какой трэш, бггг.
OVO.
Первая глава романа “Тишина”
В октябрьский день тайной осени трое юношей гуляли по бесцветной кромке своего городка, который очертаниями на карте похож на башмак. В лесной подошве башмака находится чуть всхолмленное поле, поднятое к пригорку, на котором растёт волчий цвет и округлым боком открыто синеватое, словно паутина, здание, что пузатым дирижаблем (будто старый ботинок с разинутым языком резинового убожества) выпукло напирает на серую траву, по которой за год до того один из юношей ходил гулять на дне рождения забавной якуточки. От её дачи до пригорка можно было пройти вполне ровно, а потом подняться посреди люпиновых зарослей к геометрически правильной еловой аллее, которая косо упирается в синий дом, однако обращена не к полю, а к дороге. Аллейка кратко создаёт перспективу, в которой видна коричневатая дверь, а рядом привалилась к стене тёмно-зелёная скамейка, рождая чеховскую картину спокойствия, хотя в тот октябрьский день невидимым звуком где-то в Москве, взывая к сознанию юношей, пела лебединая Джарбо, и голос её для одного из них, в чьём имени заключена трубадурская канцона, звучал как эхо в далёких прованских пещерах и на льдистых, похожих на каток, плато Пиренеев, где каторжным трудом в катакомбах милостью иной открывали свои сердца Той, чьё имя равно высшему милосердию. И голос поднимался и летел, наслаиваясь и клубясь, усиливаясь и спасаясь от себя, обрекая на вечную страсть неуспевания, – но для юноши это было уже пение той, чьи глаза мерцают кристалликами вечности и недоумённо смотрят на эту землю, чьи губы мягкие, как мёд, выпивают каждый раз всю душу, потому что душа обновляется вином любви.
Имя другого юноши с неуклюжими пальцами напоминало запах майонеза. В имени проявляется Божий голос, в имени же косматого парня, похожего на урчащего панду, была таинственная анонимность, которая также глуха, как валенок: Клеасий Иванов, в рифму с таким же косматым Вячеславом Ивановым, хранителем богемной Башни поэтов, в те времена, когда люди могли ещё искренно любить. Та, что нас объединила в той прогулке, та, чьё имя тает, как сахарный обруч на талии у балерины (стирая себя и ломкими молочными ломтиками падает на пол театра), – она спросила юношу в один из тех хрустящих снегом дней, что последовали уже в ноябре:
– Клёша может быть подлым?
– Давай убьём двух зайцев сразу. Как функция он мудр на уровне рацио, и поэтому не может быть подлым, потому что подлость, как пошлость, отличаемые одной буквой, как правило, иррациональна, и не имеет под собой никакой цели. Что хорошо показало общение с Мариной, девушкой Клёши, любительницы клешёных юбок и брюк.
– Почему?
– А они ругаются. Марина и наш последний романтик, чей грех не искренность, а наивность в мiре сём.
Я попытался ориентировать девчонку, похоже, слишком волнительную, как следование солёных брызг за морским прибоем, – попытался привить ей Клёшину привычку рассуждать: нужно ли тебе общение с нашим плюшевым Клёшей или не нужно, – видимо, утрировав страдания упадающего в апатию персонажа, привёл Марину к выводу о том, что лучше бы ей не появляться ни в нашей компании, ни в жизни Клёши, – “что ж… я всё решила”, – и то решение даже не доставило ей никакого неудовольствия. Ночью того дня она позвонила Клёше и по клизменным каналам телефонной трубки сказала, что больше общаться с ним не будет. – “Всё должно пройти, ибо всему своё время, и я не опечален, я равнодушен. Будем же равнодушны, равные другим душам, и ни к кому не будем привязываться. Любить всех.” – “Одно слово, рационалист… Любить можно только в совместном делании с тем, кто всегда рядом или с тем, кто находится в поле твоего духовного зрения. В ином разе – только бессердечие.”
Хотя до того был вечер ноябрьского, румяного счастья, когда Таша (в чьём имени до сих пор подпрыгивает мячик: таша-таша-аша-аша…), когда моя милая Таша, стройная, как венчальная свеча, приобняв меня, гуляла со мною по длинным улицам нашего городка и тихо смеялась, как струйка витой воды, и мы были счастливы.
Кулисы мiра раздвигаются, реальность морщится, исходит слезами и начинает тихо позвякивать, как исландский квартет, под который я нащупывал поцелуями ту тайную ташину точку, что откроет заевшую шкатулку души, и она зазвучит пёстрым журчанием. Но механизм шкатулки сломан, и кулисы в обратном движении ассиметрично расправляются и, подрагивая, застывают, заключая фальстарт моего рассказа в кокон боли, который с трескотнёй, пачкотнёй и уханьем лопнет, родив в безумии сна бархатную бабочку, которая будет вновь, раз за разом, как по натянутому нотоносцу, влетать в солнечную предалтарную часть храма, где в финале совершится наше с Ташей венчание. – Абзац отдан на откуп автору.
Третий юноша с лицом, вытянутым в затаённом интересе быстрее узнать жизнь, был похож на Егора Летова и как раз примерял на себя корону удлинённых, неожиданных венчальных волос, так похожих на состаренные волосы Таши. Там, где поле ограничено забором, стоит горделивый вагончик, чуть вздыбленный к дороге, уводящей через небольшой хуторок в город. В том потерянном подзаборном домике дачники покупают провизию, а юноша с длинными волосами решил приобрести напиток, рифмованный с его фамилией и с именем панковского его двойника. На прилавке лежали позабытые упаковки со штампованными яйцами, и, подхихикивая, бродячая тройка поддалась желанию поэтичного персонажа, что живёт с протяжным желанием сочетать всё подобно канцонам, и купила несколько гладких меловых эллипсоидов, которые Поэт очень условно побил о землю, повинуясь простому отчаянию действия, разбил напротив вагончика с вычурным воплем: “Таша, я люблю тебя!”
Тряхнув головой вслед за поэтом и вскинув её за движением своей мысли, Клеасий неожиданно открыл лицо изможденного худого божка, вождя маленького племени, откуда нет выхода, или моего ангела, который обещал появиться в тот момент, когда у меня будет свадьба с Богом, – “а что это значит – с Богом?” – “как хочешь – так – и, – понимай…”. Впрочем, свадьба с Богом бывает проявлена в нашем случае через свадьбу с одним человеком, и сей человек добьётся сквозь безумие вечного сна.
Клеасий однажды сказал: “Если ты сойдёшь с ума”, – но не будешь безумен, – “то у Таши не будет отношения к тебе непутёвых героев китановского кукольного кино, а уж Такеши может показать, чего в мире не бывает. Зачем ты ей нужен – не безумный, нет! – бездумный. Таша не плоха, но бездумье не принадлежит миру, который она опознаёт вкруг себя: “вот какая игрушка бегает гундосит канючит агукает писается бе-бе-бе”.” Скатываясь на апатичное нытье, Таша любила повторять, что ей никто не нужен – мiр обречён на бездумье, и я не верю – не верю – не верю в бытование здесь, на земле хранителей моей мысли, моих героев – и отказывала всем, всех гнала от себя, бегая с тускнеющим фонариком по закоулкам памяти, пока не появился глашатай, приуготовив Слово: “Се человек”.
А она, чьё имя похоже на вздох соснового воздуха, не поверила тому, и Господь стремглав лишил её всего лоска, вылив воск бесталанности на всё более неповоротливую душу. Псевдотибетская легенда в духе побасёнок для бездельных искателей ориентального комфорта, которыми буддийские монахи услаждают быстрых нуворишей, что в трусах для сафари трусцой вбегают в горный монастырь, вполне отчаянно сочетана с ташиной судьбой: одной женщине Бог (Бон… Бон … карамельный звук отдаётся в моём дыхании) за неусердие в любви наложил венец безбрачия, и через то она обрела прозрение, потому что Бог отказал ей даже в себе, проявленный перед нею в образе человека. Впрочем, как любит шутить Алексей Тегин, этот вариант не считается правдивым. – Впрочем, также, как в окоёме зимнего восхода первый лучник-луч, первый ангел возвещает счастье той, чьё имя повито змейкой нераскрытой любви, чьё ангельское чувство неброским желтым мячиком запрыгнуло в угол, где схоронился и поджидает ангел-аскет, предвестник революции.
2005
Роман был опубликован отдельной книгой.